— Нет, а что случилось?

— Он скончался, — сказал Зильберт шепотом, если можно так было назвать звук, издаваемый его аппаратом. — Прошлой ночью. Встречная машина перелетела через разделительную полосу и влепилась в его автомобиль. Водительское место всмятку. Мать пострадала меньше, только она в сильном шоке. Но она успела поговорить с Хершелем, пока его везли в больницу, и он взял с нее слово…

— Какое слово?

— Что она тебе ничего не скажет, пока не закончится суд.

Зильберт замолчал, не зная, что еще добавить.

Барни встал и обнял своего убитого горем друга.

— Идем, Бен, — тихо сказал он, — я отвезу тебя домой.

«О Господь Всемогущий, исполненный сострадания! Прими в великой доброте своей душу раба Твоего Хершеля Ландсманна, которого призвал народ его».

Стояла изнурительная жара. На лицах участников похорон Хершеля Ландсманна пот смешивался со слезами.

Пришло почти сто человек, но знакомые и сослуживцы покойного почтительно держались в сторонке, давая содрогающейся от рыданий Ханне и поддерживающему ее Беннету возможность проститься с Хершелем без посторонних.

Брат покойного Стив тоже приехал, но, что характерно, стоял с женой по другую сторону от могилы.

Ничего не подозревающий свидетель этой сцены, чисто выбритый раввин в кипе, стоял в ногах могилы, задыхаясь от духоты.

— Хершель просил не устраивать поминальной службы… — Он неуверенно глянул на Стива, по лицу которого было видно, что у него есть на этот счет свое мнение. — Однако, — продолжал раввин, — я уверен, что он не стал бы возражать против этого небольшого отрывка: «Умирая, человек забирает с собой не злато и не серебро — он берет с собой свое благочестие и добрые дела. Ибо сказано: когда идешь, они ведут тебя; когда ляжешь, они станут смотреть за тобой; когда проснешься, они будут говорить с тобой». Хершель Ландсманн окончил свой земной путь. Да сохранится память о нем в сердцах близких его.

Раввин обвел взором присутствующих и негромко объявил:

— А теперь следует прочесть кадиш по усопшему.

Стив сделал шаг вперед, а Беннет шепнул:

— Мама, ты как?

Ханна кивнула:

— Ничего. Прочти по нему кадиш, Бен.

Бен подошел к краю могилы и взглянул на раввина в ожидании знака.

И тут Стив сказал:

— Перестань, Беннет, это уже чересчур. Дай я за него помолюсь.

Стив повернулся к раввину за поддержкой.

— Не понимаю… — замешкался тот.

Стив опять посмотрел на Беннета.

— Видишь, даже ребе не понимает, что ты тут делаешь. Нет никаких оснований для…

— Прошу меня извинить, — не дал ему договорить раввин и, указав на Бена, спросил: — Разве этот господин не сын Хершеля Ландсманна?

И не успел Стив высказать вслух сомнения в уместности исполнения Беном иудейского обряда, как Ханна вскричала:

— Стефан, оставь его! Он сын Хершеля. И Хершель всегда любил его как родного. Это ты должен уйти!

Ошеломленный Стив умолк. И ничего не сказал, когда Беннет спросил у раввина:

— Я могу начинать?

Ребе протянул ему молитвенник.

— Нет, спасибо, сэр. Я знаю слова.

Призвав на помощь все свое самообладание, он стал читать в полный голос:

— Йисгадал ве йискадаш шмей рабох…

Нынешняя молитва имела для Беннета и скрытый смысл. Почти тридцать лет назад Хершель Ландсманн стоял у могилы его родного отца и читал над ним поминальную молитву — отчасти от имени Беннета.

И вот теперь, в час неимоверной скорби, акт любви был исполнен заново.

Профессор Лора Кастельяно была смущена.

Достигнув без малого сорока лет, она вынуждена была сидеть в коридоре женской консультации бок о бок с молоденькими девчушками, годящимися ей в дочери. Барни рвался сопровождать ее к врачу, но Лора запретила. Из-за его нервозности она уже и так вся издергалась.

А кроме того, она боялась, что доктору Сидни Гастингсу («самому лучшему», как установил Барни, дотошно исследовавший этот вопрос) не понравится столь активное участие безумного папаши-психиатра в борьбе за здоровье своего будущего ребенка.

И по правде говоря, Гастингс вовсе не был в восторге, что на него пал выбор Лоры и Барни. Из врачей получаются самые нервные и беспокойные родители. А если врачи они оба, то с ними вообще сладу не будет.

И он не ошибся. Тем более что Лора в силу своей специальности была ходячей энциклопедией гинекологических патологий.

— Доктор, а не может это быть трисомия? На каком сроке вы сможете определить расщелину позвоночника или болезнь Дауна? Как часто вам придется делать мне УЗИ?

— Лора, успокойтесь, пожалуйста. Вы нервничаете на пустом месте.

— Я не нервничаю, доктор Гастингс. Научно установленный факт: после тридцати пяти каждый следующий год резко увеличивает риск рождения больного ребенка. В сорок лет это один на тысячу, в сорок два — один на триста…

— Лора, не нужно рассказывать мне о всех рисках. И не нужно так тревожиться, ни к чему хорошему это не приведет. Через две недели мы проведем амниоцентез и все узнаем.

— А этот ваш Левин — хороший специалист? Вы с ним раньше работали? Вы уверены, что он сумеет ввести иглу так, чтобы ничего не повредить? Где он учился? Какое у него оборудование? Можно, я с ним заранее встречусь ну, чтобы…

Гастингс уронил голову на стол.

— Лора, я вас умоляю! — простонал он. — Может, вы с Барни сами всем займетесь? Ведь у каждого из вас есть свое мнение!

— Хорошо, — вздохнула Лора. — Я постараюсь больше вам не мешать. Но Барни взял с меня слово, что в следующий раз я возьму его с собой.

— Отлично. Позвоните мне за час до прихода, чтобы я успел смыться из города.

Лора медленно встала. Ей было не до смеха. Гастингс даже представить себе не мог, как много этот ребенок значил для них с Барни. Он окликнул ее уже в дверях:

— Лора, не надо так волноваться! Обещаю вам, все у вас будет в порядке.

Она вяло улыбнулась и сказала:

— И вы и я знаем, что ни один врач не может такого гарантировать. Так что давайте лучше договоримся: вы избавляете меня от банальностей, а я вас — от своего мужа.

— По рукам! — обрадовался Гастингс.

— Лора, дыши. Дыши!

В подготовке жены к родам Барни вел себя как настоящий тиран.

— И не забывай считать: раз-два! — приговаривал он, следя, как она занимается гимнастикой. — Ты ведь хочешь, чтобы фигура у тебя восстановилась как можно скорее? Три-четыре.